Редакция «Абон» решила провести небольшой эксперимент. Мы начинаем публиковать главы из повести Тамерлана Тегаева «Детские ботинки». Она — о последних днях местных «бригад» конца 90-х.
А эксперимент — потому что мы еще никогда не публиковали художественные вещи наших авторов и, в зависимости от вашей реакции, будем решать, продолжать нам это делать или нет.
Абон
«Одиночество – это когда жалеешь, что не погиб вместе с друзьями». Мужчина стоял у мемориальной плиты, опираясь рукой на холодный мрамор и склонив голову перед длинным списком имен, выбитых на черном полированном камне. Было в этой картинке, которую накануне ночью увидел в интернете, что-то безысходно горестное. И эта фраза. Скорее всего и картинка запомнилась из-за нее. Опять не спал ночью. Бессонница. Может аудио-книгу какую-нибудь скачать? Помнится, в университетские времена монотонная речь лектора действовала лучше любого снотворного. Ну да, скачать Достоевского или Чехова. Губы вздрагивают в еле заметной ухмылке. Кем интересно нужно быть, чтобы заснуть, слушая «Идиота» или «Братьев Карамазовых»? Видимо все же придется согласиться с Леной и хотя бы перед сном попить успокоительного. В принципе, что мне успокаиваться? Вроде все как всегда. Были времена напряжённее. Давно привык уже ко всему. Только вот сердце. Что-то там не так. Не то, чтобы болело, но жмет порой как-то.
— Пойдем уже, — ткнул меня локтем в бок Виктор.
— А? Да, идем, пришел в себя я, тут же направившись к выходу.
Траурная процессия двинулась по улице под звуки похоронного марша, унося с собой скорбь от потери боевого товарища. Со временем начинаешь привыкать к этому. Многие говорят, что к этому невозможно привыкнуть. Может и так, вот только мне кажется, что в организме срабатывает какой-то защитный механизм, притупляющий душевную боль. Помнится, когда убили А., потрясение было таким, от которого пришлось отходить не одну неделю и при том всем до единого. Это было во времена, когда бригада все еще была подразделением национальной гвардии, а братва называла себя бойцами. А. был первой потерей. После него число выбитых из рядов в разборках и на стрелках боевых товарищей приближалось ко второму десятку. Что само по себе наталкивало на мысли о роке, преследующем всех нас. Как-то совсем зловеще в связи с этим выглядит теперь символ зверя, изначально закрепившийся на нашем отряде со времен боевых действий. Думается, такие мысли посещали не только меня, ибо за все время кровопролитного противостояния отряд не потерял ни одного бойца, а теперь мы имеем то, что имеем. Целую аллею памятников на южном кладбище. Места безвременно ушедших заняли молодые рекруты, не имеющие никакого отношения к боевому прошлому и жаждущие только криминального романтизма и легких денег. Легких денег!? Ухмылка уже более явственно проступила на лице.
— У нас все нормально, да!? — тщетно пытаясь извлечь огонь из своей зажигалки, прошевелил сигаретой во рту Виктор.
— Нервное, — ответил я и пригнувшись заглянул под дно автомобиля.
— Сдохла, — отшвыривая в сторону зажигалку, Виктор решительно двинулся к водительской двери. — Не нравишься ты мне в последнее время, — продолжил он, не скрывая раздражения. – Сам поведу. – Сигарета, бесполезно болтавшаяся в уголке губ, полетела вслед за зажигалкой. Привычными движениями, он включил зажигание и почти одновременно нажал на прикуриватель. Подождав немного, закурил.
— Включи там что-нибудь.
Я достал из бардачка первый попавшийся под руки диск и не глядя сунул в магнитолу. Что и говорить, защитный механизм проявлялся во всем, окутывая пеленой отрешенности эдакого самурайского хладнокровия, не оставлявшей места для таких слабостей, как переживания, душевные порывы и прочие эмоциональные выплески, ну если это не касалось ярости и боевой злости. И уж совсем не приемлемы были бы слезы. Хотя, может, в данном случае, слезы были бы уместны. Все-таки хоронили не кого-то из новичков, даже имен которых не всегда запоминаешь, а товарища, с которым, как говорится, провел в окопе не один день. Нет, конечно, все сделали как надо, все по понятиям. И похороны организовали, и денег семье дали, и детей пообещали не забывать. Ну что им, тем, кто потерял сына и тем, кто потерял отца, наши обещания. Может, все же надо было поплакать? Наши отцы ведь не прячут свои слезы, провожая в последний путь своих друзей и близких. Не думаю, что они когда-нибудь страдали от отсутствия мужества. Во всяком случае большинство из них. Возможно, и нам было бы не зазорно утереть слезы рукавом. Да где же их взять? Защитный механизм…
— Ну где же они? — оглядываясь назад, возмутился Виктор. Сбавляя ход, он достал из внутреннего кармана куртки рацию.
— Один-семь, один-девять девятому, не вижу вас за собой. Вы где?
Голос в рации ответил:
— Сейчас подъедем. Тормознулись на выезде.
Машина подъехала к обочине и остановилась.
— Пехота, одно слово. Сколько ни учи, все без толку.
Морщась от попадающего в глаза сигаретного дыма, Виктор стал постукивать рацией по панели, пытаясь попадать в такт звукам, доносившимся из колонок. В его действиях чувствовалось нетерпение и беспокойство.
— С кем работать? – вырвалось у него. – С этими… — он сделал паузу, затянувшись сигаретой, выдохнул, — черти голимые?.. Ничего не понимают! Нет, с этими к «северным» ехать нельзя. Твой крестник один чего стоит. Рамс путает наглухо. Кто-нибудь из наших ему точно башку пробьет, если он понты свои дешевые не приберет.
Виктор говорил о девятнадцатом. Называя его крестником, он намекал, на то, что я привел его в отряд и теперь несу за него ответственность. Девятнадцатый приходился каким-то родственником Лене, девушке, отношения с которой у меня длились уже не один год. Некоторое время назад она попросила заняться парнем, после того, как он попал под раздачу местной гопоты. Я привел его в наш спортзал, потом и на сборы в горах. Проявив недюжинное рвение в учебных сборах и на тренировках, он стал работать с нами. Немало преуспев при этом, как говорил Виктор, в дешевых понтах, все больше и больше походя на растиражированный образ сериального бандита.
Странно, что мы назвали работой все наши так называемые движения. «Работаем, пацаны» — эти слова звучали каждый раз, когда нужно было совершить марш-бросок по пересеченной местности, чтобы занять господствующую высоту и не дать пройти их формированиям на нашу территорию. «Работаем» — слышали мы, когда прочесывали от них лесные и горные массивы. Это же мы слышали ранее, когда получив все нужные инструкции, зачищали занятые ими наши села. Каждый из нас тогда был на своем месте и делал свою работу. Теперь работой мы называем движения. Мы напрягаем, прикручиваем, сажаем на проценты, забираем бизнес, ломаем его, если не получается забрать, и называем это работой. Поймав на себе полный непонимания взгляд Виктора, я вдруг осознал, что произнес последнюю фразу вслух.
— Дунул что ли? – в его голосе чувствовались нотки пренебрежения.
Некоторые из нас покуривали траву, но это не приветствовалось основной частью братвы. Считалось неправильным. Бойцы должны были всегда поддерживать хорошую форму. Для этого даже договорились с владельцами спортзалов. Договорились, конечно, своим способом, но кого это волновало, главное чтобы бойцы были в форме. Внутреннему состоянию уделялось меньше внимания. Слабакам не было места в наших рядах. Считалось самим собой наличие самурайского духа у тех, кто желал быть с нами. Понятия, которыми со временем стали руководствоваться вместо устава подразделения, не позволяли испытывать жалость и сострадание. Мы считали себя воинами, а раз так, то необходимо было поддерживать решительную твердость в борьбе с врагами. Понятное дело, когда воевали с «ними», но теперь… Те, кто понял, что не хочет видеть врагами свой собственный народ, ушли в самом начале, когда подразделение стали называть бригадой. «Мы с вами в одном окопе, — сказали они, — но эта жизнь не для нас». Тогда еще можно было уйти. Оставшимся на нашем поезде под лозунгом «Свой, не свой — на дороге не стой», соскочить, не свернув себе шею, было практически невозможно. Может от осознания этого, а может от вечного напряжения, неизбежного при таком образе жизни, те некоторые и стали расслабляться при помощи травы. Я попробовал тоже, но что-то пугающе мрачное, поднимавшееся из глубин подсознания, после нескольких затяжек напрягало куда сильнее, чем проблемы реальной жизни.
Виктор продолжал пристально смотреть мне прямо в глаза.
— Не курил я, — и, увеличив громкость в колонках, добавил, — я вообще не курю, ты же знаешь.
— Нет, с тобой в натуре что-то не то. Он оглянулся и сдал немного назад к подъехавшим на своей машине бойцам. — Что-то с тобой не так. Болит что-нибудь? — продолжил он.
— Слушай, тебя сердце никогда не беспокоило? – вопросом на вопрос ответил я.
— Вот как раз сердце меня никогда не беспокоит, — выплюнув сигарету в окно, резко произнес Виктор. – Не самое подходящее время для того, чтобы беспокоило. Дел невпроворот. Выходи, решим кому куда.
Из подъехавшего джипа стали выходить бойцы, оглядываясь по сторонам. Суета, создаваемая новобранцами, со стороны скорей всего выглядела, как обсуждение стратегических планов и задач. На самом же деле все было просто. Виктор, взяв с собой парней покрепче, собрался ехать к «северным». Семнадцатый говорил, что сразу же после убийства видел машину «северных», резко отъезжающую от кафе. Он даже запомнил в лицо сидящего за рулем. Виктор собирался выяснить у Седого кое-какие подробности, при этом заметил, что Седой мог ничего и не знать, потому что с каждым днем все хуже и хуже ему удавалось контролировать своих узколобых отморозков. С какого-то момента месть перестала быть делом чести, которая заставляла во что бы то ни стало найти и покарать. Однако в данном случае безнаказанность убийства одного из основателей отряда могла породить у бесчисленного количества появляющихся новых бригадок ощущение, что мы уже не так сильны, как прежде. Может, так оно и было, но признаваться в этом было равносильно подписанию приговора. Поэтому бойцам было дано распоряжение держать оружие наготове, но при этом не делать никаких резких движений беспричинно.
Мне с девятнадцатым была поставлена задача полегче: съездить на авторынок и поведать хозяину, что с учетом открывшихся у него новых площадей для торговли, сумма его взносов на развитие нашего предприятия повышается. Инструктаж длился минут пять-семь, после чего все расселись по машинам и разъехались.
Разговор с директором отнял времени и того меньше, чем инструктаж. Тот период, когда раскинуть рамс при наезде считалось особым искусством и доставляло особое удовольствие, растаял вместе с понятием: на чьей стороне сила, на той право. Большинство из бойцов, особенно молодых, до сих пор думали так. Этому немало способствовал я сам, при этом прекрасно понимая, что реальная сила на стороне власти. Все-таки пять лет на юридическом факультете не прошли даром. Одним словом мысли о том, что весь этот бардак пока нужен наверху и со временем всему настанет конец, все чаще стали приходить в голову. Важно было знать, с чем ты соскочишь, когда начнут закручивать гайки? Да и удастся ли соскочить вообще?
Директор не стал возмущаться, а просто пожал плечами и покачал головой.
— Посмотрим, посчитаем, как там будет получаться.
Естественным образом платить из своего кармана директор не собирался. «Как там будет получаться» имелось в виду, сколько надо будет накинуть на торговые места. В итоге увеличение дани, как обычно, ляжет на плечи простых торгашей запчастями. Но мне не должно было быть до этого никакого дела? Каждый выживает, как может. В конце концов приходилось думать о том, с чем останешься если вдруг надумаешь выскочить. А задумываться, хотел ты или нет, приходилось. К тому же еще и сердце. Что-то там не так. Вот и сейчас не так. Интересно, что означает «сердце чует»?
Продолжение следует…
