Оглядываясь назад, следует признать — прошедший год выдался сложнее, чем предполагалось вначале.

Произошло слишком много событий, чтобы детально останавливаться на каждом. Лично для меня главным и, к сожалению, прогнозируемым событием стала смена настроений в обществе. Время благодушного идиотничанья в стиле «Обаме запрещено входить в наш шиномонтаж» и «антисанкционное меню в нашей чебуречной» как-то незаметно кануло в Лету, и сегодня вызывает разве что горькую ухмылку. Кстати, а где эти люди, что рвали на себе рубахи, с требованиям включить их в «санкционные списки», дабы иметь, наконец, возможность «пострадать за Россию»? Цирк остался, клоуны разбежались. Новый год народ встречает в тревожной серьезности.

Что касается Осетии, то событие года — конец застойной эпохи «пост-Беслана», ознаменовавшееся отставкой Таймураза Мамсурова. Этого ждали, на это надеялись. Нельзя сказать, что уход первого главы республики был самоцелью, просто общество настолько устало от социальной депрессии, что было радо хоть какому-то движению. Любопытная деталь: многие мои знакомые возлагали наибольшие надежды не столько на новую власть в «бизнесменократии», сколько на переходный период сам по себе. Мол, пока всё опять не «устаканилось», нужно «воткнуться». Говорит это о том, что сама природа осетинской власти такова, что перекрывает приток свежей крови в государственный «мозг». «Социальный тромбоз» — это диагноз двух осетинских республик.

Причем, государственные мужи лечат эту болезнь «народными средствами», вливая в организм ударную дозу опьяняющей демагогии, не отдавая себе отчет в том, что подобный метод не лечит болезнь, а усугубляет.

Есть определенные надежды на повышение уровня общественного внимания к словам и делам представителей власти в этом году. Конечно, общество, в условиях падения уровня жизни, проявит более пристальный интерес к «людям в кабинетах». Мы можем даже увидеть некий локальный ренессанс журналистики в Осетии, ведь инфосфера республики наиболее зримое публичное пространство для борьбы властных кланов между собой.

Поток федеральных денег, подобно маслу смазывал трущиеся между собой кланы, не давая им искрить. Теперь же кланы будут вынуждены активнее вовлекать в процесс борьбы всё новые и новые социальные группы с целью усиления своих позиций. Для вовлекаемых групп это будет возможностью заключать с ними мелкие договоры типа «поддержка в обмен на лояльность». Не исключен вариант, по которому критическая масса этих транзакций будет превышена, что повлечет за собой переформатирование пространства осетинской политики в сторону большей публичности.

Когда Гарий Кучиев выражает недовольство работой СМИ — это всего лишь раздражение размякшей при мамсуровском застое власти от зуда низового переформатирования. Депутаты любят тишину не меньше, чем деньги.

Тем не менее, ожидать каких-то кардинальных перемен было бы преждевременно. Политика в Осетии системно зиждется на клиентизме, и как следствие, ухудшение материального положения населения отнюдь не ведет напрямую к расширению степени общественной активности, как представляется многим идеалистам. Скорее наоборот, общество патерналистского типа ищет спасения в привычных для себя формах политического участия.

К сожалению, за время пресловутой «стабильности», так и не был взращен слой людей с независимыми от бюджета источниками дохода. Экономическая политика республиканских властей ориентирована не на создание производства, а на распределение федеральных дотаций, и основная задача для правящей группы при такой модели — идеологическое обоснование безальтернативности своей роли распределителя. Причем эффективность собственной работы они предпочитают оценивать не столько в количестве созданных реальных рабочих мест, сколько в объеме распределенных в виде социальной помощи средств.

В одной из своих прошлых публикаций, я уже писал, что «земля в деиндустриализированной Осетии сейчас главная ценность». В республике попросту больше нечего делить, все лакомые кусочки уже нашли своих «хозяев». Еще в конце XIX в. классик русской экономической мысли Иван Янжул (1846 — 1914) писал: «При недостатке в средние века денег и денежных знаков всё богатство считалось в земле и ее про­дуктах; ими уплачивались и покрывались государственные нужды». Перераспределение земельной собственности, безусловно, не будет тотальным, т.к. часть «неоалдаров» уже купила себе индульгенцию на неприкосновенность за 30 серебренников лояльности.

Еще одно. Всё чаще слышу разговоры на тему того, что финансовый кризис якобы сыграет на пользу сельскому хозяйству. Якобы от безработицы горожане потянуться ручейками в сёла, что приведет к их возрождению, и даже к некой «гармонизации» внутрисоциальных отношений. Кто-то может и потянется, но думаю, что их количество останется в рамках статистической погрешности. Отдельно отмечу для ностальгирующих любителей «седой старины»: не надо путать «вопрос земли» и «вопрос сельского хозяйства». Последнему никак не поможет экономический кризис, тем более на фоне деградации промышленности. В режиме уменьшения мест бюджетного «кормления», деиндустриализированное население, давно утратившее навыки сельской жизни, предпочтет «отходничество» в другие города и страны, возвращению в родное село.

В этом процессе напрямую заинтересован и местный государственный аппарат, т.к. недовольное городское население (особенно пассионарная молодежь) представляет собой весьма питательную среду для низовых инициатив, в том числе потенциально направленных против властей. Уверен, в «Сером доме» сделали выводы из недавнего всплеска митинговой активности.

Пока у власти ответ на это только один – обещание перенести «Электроцинк». Так что, будем ждать и надеяться.

Магас Дедяков