Оккупированная Осетия — глазами ребенка

В этом году в нашей стране скорбный юбилей – 75 лет с начала Великой Отечественной Войны.
Увы, все меньше остается тех, кто жизнью и смертью заплатил за нашу Победу. Уходят и дети войны. А вместе с ними уходят воспоминания о тех ужасных днях. Ирина Георгиевна Джиоева, одна из тех, чье детство было заполнено дымом и кровью военного времени. Несмотря на давность, она восстановила и описала хронологию первых месяцев войны на территории нашей республики. 

Мне было семь лет. Я и мои братья – пятилетний Дзантемир и двухлетний Юрик, и соседский мальчик такого же возраста Казбек, устроили из стульев трамвай, придумывали еще что-то. Папа спал в той же комнате — он пришел с дежурства ближе к утру. Мама уходила в магазин и очень строго предупредила: не шумите, папу не разбудите. Мы разговаривали шепотом — папа ни разу не просыпался, обычно при малейшем шуме он вскрикивал: «Кто разбудил меня, сейчас возьму ремень?!» и тут же его голова падала на подушку.

Вдруг с шумом распахнулась дверь, мама, очень встревоженная, влетает в комнату и что-то сообщает отцу. Я запомнила одно слово — «война». Помню, как испуганно смотрела на маму не потому, что началась война – не знала тогда , что это очень страшно, а что разбудила папу.

Папа подскочил с постели, присел, слушал молча, только спросил, кто ей сказал, потом опустил глаза и долго смотрел в одну точку. Затем встал, собрался и ушел на работу. Когда вернулся, был очень грустный. С тех пор он как-то изменился, почти перестал играть с нами. Мама часто нам говорила, чтобы не беспокоили его, не лезли к нему . Много лет спустя , она кому-то рассказывала, что запретила отцу баловать нас какими-либо гостинцами, устраивать игры — на случай, если с ним что случится, чтобы дети не очень тосковали по нему.

Враг быстро продвигался по стране и приближался к нашему городу, в то время Орджоникидзе. Каждый день с вокзала составы увозили людей на фронт. Многие женщины и подростки с нашей улицы ходили на рытье противотанкового рва на левой стороне Терека от нынешнего Пожарского моста, вдоль Московской улице до Лысой горы. В школы и техникумы, приспособленные под госпитали, привозили раненых. «Сегодня привезли много раненых», — передавали соседи друг другу. Школьники собирали лекарственные травы, вязали носки, перчатки для бойцов-фронтовиков.

Все чаще из репродукторов объявляли: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Было очень страшно. Помню, с кем-то из старших была на базарчике на месте нынешнего Осетинского театра. Налетели самолеты. Все бросились прятаться в ближайшие дворы. Двор на улице Кесаева, куда мы забежали, был уже полный. В этом низеньком доме проживало несколько семей, двери квартир были открыты. Спасавшиеся заполнили не только двор, но и веранды. Пробыли мы там около двух часов. За это время мы как-то подружились друг с другом.

Папа все реже приходил домой. Он служил в милиции и находился на казарменном положении. Мы с мамой однажды ходили к нему, в очень большой комнате стояли длинные ряды коек, мне позволили посидеть на папиной. Так я узнала, что означает «казарма». Иногда его отпускали домой, с собой у него всегда был вещмешок — готовность к отправке на фронт в любой момент. Каждый день его друзья и товарищи по службе уходили на фронт. Перед отправкой многие не успевали попрощаться с родными. В этой ситуации это было обыденным явлением.

08_batraki_620

До конца дней своих папа с тоской вспоминал тех, кто не вернулся домой. Жаль, что не могу назвать их имена, боюсь допустить неточность. Папа особенно сожалел, что его друг Захар Чельдиев уехал, не успев попрощаться с единственной двухлетней дочерью. Всё повторял: «Моя доченька, моя доченька… Мне бы с ней повидаться». Захар не вернулся с войны. Годы спустя, повзрослевшая дочь и ее мать рассказывали, как часто наблюдали за нашим папой, когда он подолгу всматривался в окна дома, где жил его друг.

Все чаще от родителей я слышала слово «добровольно». Когда мне объяснили значение этого слова, я представляла этих добровольцев большими, сильными, смелыми мужчинами.

Папа тоже неоднократно подавал рапорт, но ему велели ждать. Потом его послали участковым в самый криминогенный район города — Шалдон — средоточие бандитов, дезертиров и мародеров. Каждое дежурство мама молила Бога, чтобы папа вернулся живым.

Все чаще мы видели её в слезах. В первые дни войны погибли два ее брата. С тех пор слова «Бобруйск» и «Вытегра»- города, откуда были последние письма, очень часто слышала от взрослых. Но войну я почувствовала так близко, когда увидела, как плачут дети, у которых отец уходит на войну.

Наши новые соседи Кичановы приехали с Урала. У них было много детей и много книг. Они разрешали брать книги, перелистывать, разглядывать картинки. Однажды их отец, очень взволнованный, зашел к нам и попросил хлеба. «Уезжаю на фронт , вот прибежал с работы, хочу накормить детей». Взял хлеб и быстро вышел.

Через некоторое время с их двора раздался жуткий плач с каким-то страшным криком, плакали все. В это время он уже быстро шел к калитке. Заметив нас через небольшой заборчик, не оборачиваясь, помахал нам рукой и скрылся. Мама грустно смотрела ему вслед и тихо произнесла: «Сейчас у меня сердце разорвется от их плача». Дети долго плакали , потом притихли. Мама послала меня посмотреть, как они. Когда я к ним зашла, они все еще находились в разных местах двора, кого куда загнала страшная весть. Один из младших долго не вставал, он продолжал лежать на траве под забором и ни с кем не разговаривал. Вечером пришла с работы их мама. Стали подходить соседи — утешали, успокаивали. Вскоре пришла похоронка, тоже плакали, но не так громко.

Помню, по несколько раз перечитывались письма с фронта. Как только вручал почтальон письмо, все быстро узнавали, сбегались и читали вслух. Потом о письме узнавала отсутствующая соседка и ей снова читали.

-Витька, иди читай письмо, — звали второклассника, лучше других читавшего письма.

-Я уже читал, — нехотя отзывался из «кучи-малы» запыленный «грамотей», но все же подходил в сопровождении друзей и читал.

Нашей семье предложили эвакуироваться. Решили ехать в село Рассвет, где жила мамина сестра. По дороге на железнодорожный вокзал нас несколько раз останавливали патрульные, мама предъявляла какую-то бумагу, и мы шли дальше. К вокзалу трудно было протиснуться, одни шли туда, другие оттуда, было много ожидающих. Поезда прибывали часто, наверное, не было никаких графиков. Мы должны были ехать на «передаче»- так называлась тогда «электричка», но ее долго не отправляли. Потом объявили, что отправят специальный «детский» вагон, посадили детей с мамами в другой вагон. Но много раз нас, то высаживали, то снова сажали, говорили, едем, но отгоняли вагон куда-то вглубь станции: на первый путь приходил состав с ранеными, отправляли мобилизованных. Так продолжалось весь день. Кажется, территория станции тогда была во много раз больше сегодняшней. На запасных путях стояло много вагонов, паровозов, путевые рабочие в спешке осматривали их, постукивали, лезли под вагоны. Люди заполнили не только перрон, стояли и возле вагонов. Из окна вагона я смотрела на группу девушек, одетых в зеленые юбки, гимнастерки, на головах — зеленые пилотки. Они, наверно, ждали отправки. О чем-то говорили, смеялись, такие счастливые и красивые. Я разглядывала каждую, и на каждую хотела быть похожей и оказаться рядом с ними. И дети, и их мамы уже устали, все нервничали, шумели. В очередной раз, когда нас высаживали, впервые услышала ругательное, как я тогда думала, слово «не тарахти» в адрес проводницы, думала, будет скандал, но проводница даже не обратила внимания.

Настал вечер, но мы так и не уехали. Когда возвращались домой, встретили дальних родственников. Они были очень приветливые, ласковые. Женщины и дети сидели на маленьких скамеечках и кухонными ножами сковыривали травку между круглыми камешками. Тротуары тогда не были заасфальтированы, а уложены камнем. «Милиционер несколько раз нас предупреждал уже, неудобно» — сказала одна из старушек, и все продолжили работу, только одна из них — подруга покойной бабушки — разговаривала с мамой.

0_f5859_f902a318_XL

На второй день мы отправились пешком. С нами была мамина сестра — тетя Саша. Наш путь начинался с нынешней Площади Победы. На месте бывшей чулочной фабрики была молочная ферма — белый одноэтажный дом барачного типа, а дальше начиналось поле, зеленели огороды. Шли по Архонской дороге медленно: младшему путнику было три года, стоял август, жара. Уставали быстро. Часто отдыхали, людей на дороге встречалось мало. На одном привале мимо нас через дорогу переходил солдат, остановился, как близкий знакомый разговаривал с мамой.

Помню, мама потом по дороге рассказывала, что он узбек, у него четверо братьев тоже на войне. Не помню, что-то еще о его семье, очень жалели его маму.

По дороге нас нагнал армейский обоз из нескольких десятков бричек. Остановились. Несколько солдат спрыгнули на землю и быстро усадили нас. На задней бричке сидели одни девушки в военной форме, лица их светились улыбкой, очень ласково звали меня к себе: «Девочка, девочка, иди к нам», — до сих пор звучит в ушах. Но я пошла к маме. Тронулся обоз. Одна из девушек что-то сказала. Все посмотрели куда-то вдаль. Лица потускнели, исчезли улыбки. Я чувствовала себя такой виноватой, к горлу поступил ком, навернулись слезы. Всю дорогу смотрела на девушек, таких грустных: они шли на войну, а я их обидела. Я хотела, чтобы еще раз позвали, я бы расцеловала каждую.

По дороге, на одном из поворотов, нас высадили, и мы пошли дальше. Мелкими шажками — и дорога длинная, и день долгий. Смеркалось, а мы все шли. Тетя перепутала дорогу. Село, где предполагалось заночевать, осталось где-то в стороне. По обе стороны дороги – кукурузные поля, вдоль — высокие тополя, а впереди темно-темно, только на верхушки тополей падал лунный свет, и они казались серебристыми. Мама стала беспокоиться. Вдруг тетя Саша обрадовалась и говорит, что увидела в зарослях кукурузы белую папаху. Мама не придала этому значения, подумала, что тете показалось. И, правда, выходит на дорогу старик в белой папахе. Ласково поздоровался, спросил, откуда, куда идем. Пригласил нас к себе — недалеко находился полевой стан. Взял большой чемодан и пошел впереди. Там нас встретили, как будто пришли гости.

Но в лицо в тот вечер никого не видела, кругом было темно, нигде ни огонька: светомаскировка. Обнаружение даже маленького лучика света каралось очень строго. Предложили постели девушек, которые работали на уборке пшеницы в ночной смене. Мама нас обтерла влажной тряпкой, чем-то накормила в темноте, уложила. До сих пор помню приятную прохладу постели после долгого путешествия пешком. Часто вспоминаю тех людей с благодарностью, предоставившим ночлег случайным людям с дороги….

Наутро мы отправились в путь. В этот день мы уже были в Рассвете. Лето в деревне — замечательно. А где-то недалеко была война, но мы, дети, пока не особенно ощущали ее.

Но однажды в разгар игры кто-то из детей прибежал и сообщил тревожную весть: «забирают на войну». Сперва не все поняли, кого, куда, но побежали за первыми, спешащими к месту событий — в соседский двор. Сын соседей работал в колхозе возчиком, часто заезжал домой. Лошадь его была другом, любимицей всей детворы, особенно мальчишек. Сейчас она стояла в окружении детей посреди двора и ела корм из большего котла, жевала, изредка поднимала глаза, словно прощалась с нами. Мы так ее жалели как родного человека. «Чувствует, чувствует , что идет на войну», «Смотрите, у нее слезы на глазах», «Бедная, а если в нее пуля попадет…», — каждый хотел сказать ласковое слово.

Война приближалась к селу. Детям стало дозволенным бродить по садам, хозяева стали безразличными ко всему, что оставалось на деревьях, грядках. Где-то побежали по усыпанным под деревом красным яблокам. В чьем-то саду, под большими деревьями стояли лошади, брички, военные что-то собирали, укладывали вещи, какие-то предметы. Недалеко в тени на сене лежал на спине офицер, одетый в шинель, ремень, фуражку — как будто его осторожно положили, чтобы не помять одежду. Мы, человек двадцать мелюзги, окружили его, расталкивая друг друга, низко склонились и всматривались в глаза. Непонятно мне и сейчас, зачем… И вдруг заметили, что глаза – то открыты и из-под козырька грустно смотрят на нас. Испугавшись, разбежались с криком. Как потом оказалось, наши войска оставляли село.

Из нашего окна была видна дорога, проходящая далеко за селом. С севера шли немецкие танки, считали — несколько десятков, сбились со счета, они затянули цепью весь горизонт. По дороге ближе к селу шел бензовоз, самолеты кружили над ним, как хищные птицы. Один снизился и пролетел низко- низко, выстрелил, но не попал, другой самолет повторил то же самое, и вспыхнуло огромное черно- красное пламя.

По улице шел строй красноармейцев. Останавливались возле каждого дома, и команда: десять человек – сюда! Определили и к нам, но потом прибавилось еще. Суетились, как на праздничных приготовлениях. Из дома в дом бегали мальчишки: «Пойдем теперь к вам, посмотрим!». Хозяйская сноха, ее свекровь, мама стали очень бысто печь пироги, поставили большой котел на печь. Хозяйский старик, опершись на свою палку, сидел в большой комнате и обращался в сторону кухни: «Спешите!».

Солдаты принесли какой-то брезент. Расстелили посреди комнаты, высыпали мешок сухарей, разделили на одинаковые кучки. «Отвернись», — сказали одному из солдат. «Это кому?»- указывал на кучку, наверное, старший по званию, и тот называл имя. На последнюю сказал: «Мне». Каждый насыпал свои сухари в вещмешок, завязал и отложил в сторону. Я тогда подумала : «Зачем им черствые серые сухари? Готовят же вкусную еду. Бабушка уже намазывает маслом пироги, курятина доваривается». Мама объяснила: сухари — на потом. Трапезу не видела. Но все потом очень благодарили деда и хозяек, а один из них подарил хозяйской снохе треугольный кусок белой ткани – на косыночку.

det-vladik326s

Приближались немцы. Все ближе и громче слышны были взрывы снарядов, и люди в страхе прятались в окопы. В один из этих дней мама пошла в сельсовет, просить автомашину, пытаясь вернуться в город. Самолеты кружились над селом, над нашим домом. Мы вышли во двор, смотрели, как в небе наши и немецкие самолеты преследуют друг друга. «Болели» за тех , кто с красной звездочкой на крыльях. Свистели пули, сверкали в небе огни. Возле соседнего дома стояла машина. Женщине наверху подавали какие-то вещи. Увидев нас, испуганно, очень сердито закричала: «Это что такое?! Такой воздушный бой, а дети во дворе. Зайдите сейчас же!». Так я узнала, что это и был воздушный бой.

Потом бои были не только в небе. Падали бомбы, близко от нашего дома разрывались снаряды. Стекла на окнах не звенели — их уже не было. Мы, трое малых детей, сжимались в углу кушетки, мама клала нам на головы подушки и плотно придерживала их, тоже прижавшись к нам и все молилась: «Господи, спаси моих детей!».

Когда налетало много самолетов, люди в панике прятались в окопы, что поближе, никто не спрашивал разрешения. И мы побывали в окопах многих соседей — людей нам незнакомых, но очень добрых: убежища считались общими. В них набивалось столько людей, что стоять было тесно.

В какой-то день родственники Гагиевы забрали нас к себе. Пришли мы последними, поэтому сидели возле лаза. В окопе находилось человек двадцать, трудно было пошевелиться, духота. Но когда вблизи падала бомба, все так съеживались, плотно-плотно прижимались друг к другу, превращались в небольшой комочек. Но больше всего испугались, когда в конце сада упал горящий самолет… Как сейчас помню, был солнечный день, по-летнему теплый. И вдруг, как будто все громы на небе ударили возле нашего окопа. Никто ничего не успел понять, только одна из женщин успела сказать: «Господи, не дай нам погибнуть». Кругом все потемнело , ударной волной в окоп занесло мусора, земли, каких-то тряпок, залетели с диким криком гуси, бродившие по саду, их помет. Мы чуть не задохнулись от дыма, запаха горелой резины, паленой шерсти. Рядом сгорел коровник. Потом сожалели, что двери остались закрытыми, а то бы коровы, может, убежали и спаслись.

Но немцы не смогли взять село, и ожидался еще более ожесточенный бой. Утром все жители села побежали в лес. Перед глазами до сих пор картина, как люди, словно пчелы из потревоженного улья, выбегали из своих домов. Дорога была узкая, проходила через кукурузные поля, раньше по ней ходили, наверное, только пешком и ездили на телегах. Вначале все бежали, одни плакали, другие причитали. Многие растеряли друг друга. Мы с младшим братом тоже отбились от матери. Примкнули к группе женщин, они не отпускали от себя, велели нам идти с ними. «Мама вас найдет»,- успокаивали они. Встревоженная, напуганная толпа растянулась на сотни метров.

Разгорался страшный бой. Снаряды разрывались рядом. Множество огоньков со свистом летели в небо. Люди быстро ложились на землю и прижимались так плотно, что казалось на дороге нет никого. Поднимались, но не надолго. Снова сотрясалась земля, и где-то недалеко облако дыма, пыли вырывалось вверх. На нас накатывалась теплая волна с запахом пороха, который несравним ни с каким существующим зловонием.

У нескольких женщин на руках были дети, и, наверное, боялись класть их на сырую землю. Они съеживались на корточках и всем телом прикрывали своих младенцев. Иногда мы прятались в придорожных зарослях, оттуда видела разбитые автомашины, какие-то незнакомые предметы, разорванные мешки и еще что-то – следы ночных боев.

Впереди этого потока шел старик, он прижимал к себе большой сук, к которому была привязана белая тряпка. Я подумала, что это означает согласие идти к немцами и стало еще страшнее. В конце пути увидела, как старик отдает белый лоскут женщине с ребенком.

Подошли к лесу, не совсем лес, — мелколесье.

Усталые и встревоженные люди стали собираться на небольшой поляне. Подходили последние из беженцев, среди них — парень, шел один. За плечами какой-то узелок, лицо все покрыто запекшейся кровью, часто вертел головой, видел только одним глазом слегка. Оказалось, рука подвязана и всю ночь пролежал под чьей-то стекающей кровью.

Многие знали, что нас ищут, и, увидев здесь, одни говорили «Слава Богу, нашлись», а другие ругали, что оторвались от матери. Думали, что мы потерялись.

А вот и мама, идет последняя. Очень измученная и в слезах, всю дорогу искала нас. Тихо спросила: «Куда вы бежали без меня?» и горько заплакала.

Все стояли, наверное, не знали, куда идти дальше. Друг другу сообщали о первых жертвах. Тот парень, с окровавленной головой, был из семьи Боговых — соседей наших квартирохозяев. Эту трагедию потом не раз слышала. К ним тоже наехало много родственников из города. И своих детей у них было несколько, и у приезжих, но их большой, под густыми кронами деревьев, двор собирал еще и соседскую детвору. Взрослые здесь разговаривали очень ласково со всеми, может поэтому притягивало всех. Во время бомбежки жильцы этого дома спасались в подвале.

03

Накануне, когда бои были самые страшные, одна из девушек поднялась, чтобы принести детям воды. В это время на дом упала бомба, и все погибли. Из 26 человек остались в живых она и вот этот парень. Он сидел возле спуска в подвал , ему говорили, чтобы спустился вниз, но он заупрямился. Девушка рассказывала, что когда стихло, кого- то заметила под руинами, хотела вызволить, но вырвала чью-то руку.

На всю жизнь остались в памяти добрые лица малознакомых людей того дома. И девочка – моя ровесница, такая красивая, вся какая-то светлая, с кудрявыми волосами. Но говорили, что она капризная, отец ее — он был на войне — очень любил и избаловал. Совсем недавно она сидела во дворе и плакала, как будто ее обидели. Когда дети в полдень ели хлеб с патокой, она нечаянно разбила свою тарелку. А тарелка была такая красивая, рассказывали другие дети, с танцующей тетей, и, поправляя друг друга, изображали, как держала руки танцовщица. Вышла ее тетя и спрашивает: «Я тебя била? Ругала? Зачем плачешь?». Но она продолжала сидеть, не играла ни с кем, не разговаривала. Услышанное там в лесу долго не отпускало меня.

Из памяти не выходило, как девочка плакала над разбитой тарелкой, а в это время кто-то же готовился разбить всю их посуду, разрушить их дом, убить девочку, а ее папа где-то далеко, не знает, что убили его любимую дочь. Так и мой папа не узнает, если меня убьют.

Все собрались, не знали, куда идти дальше. Кто присел на камни, кто — на повалившееся дерево. Женщина поставила два камня близко друг к другу и развела между ними огонь. Кому-то ответила: «Сейчас быстро испеку, а то дети голодные, сегодня же еще ничего не ели». Отрывала маленький кусок белого теста, расплющивала между пальцами и клала на небольшой черный сланцевый лист, раздобытый где-то в овраге. В это время доносились разрывы бомб вдали. Высоко в небе неспешно летела «рама», мессершмитт, чувствуя себя в безопасности.

Из детей никто близко не подходил к костру. Смотрели издали голодными глазами. Стоявшая рядом женщина сказала: «Не оставила тесто, утром не успела испечь». Когда было готово, порвала на куски белые лепешки и раздала всем детям.

Осталось позади село, откуда мы убежали совсем недавно. Но нам было слышно, как терзают его фашистские снаряды. А самолеты пролетают низко-низко, над нашими головами, неся смертоносный груз. Кажется, что они не жалеют сегодня бомб, такие слышны взрывы.

А здесь, под деревом, женщина заботится не о своих детях. «Да вознаградит ее Господь!» — такими словами я всегда вспоминаю о ней, хоть и не знаю ее имени. Ее руки, протягивающие хлеб голодным детям навсегда остались в памяти.

Ночевали под большим деревом с низкой, густой короной. Нас было несколько семей. Трава была сухая, нежная, а еще собрали вокруг и сделали подобие матраца. Мама укрыла нас одеялом — мы на нем сидели в окопе, и она прихватила его с собой, когда убегали. Но ночью пошел мелкий осенний дождь, и к утру, одеяло покрылось тонкой ледяной коркой. Мама стряхнула рукой и мелкие «стекляшки» посыпались на землю. Медленно падали пушистые снежинки и терялись в густой побуревшей траве. Безвылазно пролежали дня три-четыре. Снизу на одеяле видны были темные линии: это влага проникла внутрь. Не позволялось высовывать голову из-под одеяла, но долго лежать, накрывшись, было трудно. Через траву, в земле, я заметила какую- то букашку и долго за ней наблюдала. Земля была сухая, высокая трава еще не намокла, и счастливая, не ведавшая о войне ничего, она разгуливала, как хозяйка. Куда-то уползла, потом вернулась, я потянулась за ней, но женщина с другого конца лежбища закричала, что на мою голову падают снежинки и чтобы лезла под одеяло. Не помню, на который день, выглянуло солнце, мама набросила на большой куст одеяло, под ним развели костер и так сушила его. Через какое-то время узнали, что дальше в лесу оставлены «кадгаронцами» укрытия, сами они вернулись по домам — в селе были уже немцы, и стрельба чуть утихла.

gvs_istor_sptavka_13

Нашли ложбину. В отвесные стены ее были врыты окопы. Были там и шалаши. В одном из них мы, человек 20 детей и женщин, стали жить. Спали, зарывшись в соломе, — ее там было много. Остальные беженцы нашли себе пристанища, кто в окопах, кто в шалашах.

Питались одной картошкой и кукурузой, которые оставались на колхозных полях. Приносить их тоже было небезопасно, — женщины ходили под пулями. Кукурузу жарили, картошку пекли в золе, варили — то очищенную, то со шкуркой, и все – без соли. У мамы откуда-то появился кусочек каменной соли, она завернула его в тряпочку и давала нам пососать.

Воды очень не хватало. Утром детей не поднимали, они не умывались, ноги не мыли. Хорошо помню, как-то я набрала в кружке воды, отошла в сторону и хотела умыться. Женщина увидела и с каким-то укором тихо произнесла: «И ты умываешься этой водой? Я же на животе ползла под пулями и полведра принесла». Я почувствовала себя такой виноватой, долго стояла с кружкой, не знала, то ли вылить обратно в ведро, то ли умыться, и выпила.

Помню, выдался теплый день. Кто-то из села принес сыворотку, и взрослые женщины стали мыть головы. Возле шалаша собралось много людей, дети прыгали, бегали, смеялись. Подошли три немца — не в солдатской форме, наверное офицеры, подозрительно разглядывали всех, заглянули в шалаш, смотрели в бинокль.

Одна из женщин провела частым гребнем по волосам, что-то, наверное, вычесала и протянула руку в сторону немцев — они стояли близко — и, улыбаясь, говорит: «Подарка, подарка, ваш подарка». А другие ей тихо, не выдавая испуга: «Молчи, молчи». Немцы ничего не поняли, пошли дальше.

Был конец декабря. Стало очень холодно в лесу. Многие вернулись в уцелевшие дома в занятых немцами селах. Мы тоже собрались к родственникам в Кадгарон.

Когда мы шли по селу, жильцов не встречали. Было много разрушенных и полуразрушенных строений. Но кругом все было занято танками. Возле одного из них у дороги стояли четыре немца, о чем-то говорили. Близко к гусеницам что-то было накрыто зеленой плащ-палаткой. Из-под нее виднелась бледная рука с обручальным кольцом. «Не отставай», — позвала мама. Наверное, я остановилась возле танка. На миг мне стало жутко и жалко того, накрытого. По пути встретили хохочущего немца, перебегающего улицу. На веранде какого-то дома была подвешена огромная туша, и немец срезал большие куски мяса.

В Кадгароне нас радушно приняли. Родня спасалась в большом блиндаже. Кроме нас приют здесь нашли еще и другие близкие.

Однажды кто-то рано утром поднялся наверх и сразу спустился, испугавшись непривычной тишины. Оказалось, немцы ночью тихо покинули село. Потом услышали шум, крики: «Идут, идут наши!» Дети, взрослые – полуодетые, кто в чем — все побежали на улицу. И вот приблизились подводы, автомашины с солдатами, какие-то орудия, впереди всадник приветствует встречающих. Какое ликование было! Радостные крики, приветствия, смех, многие плакали. Это ощущение незабываемо. Это была первая победа, вкус ее остался навсегда со мной. Казалось, и воздух стал особый, чистый. Мы все почувствовали себя дома, защищенными. Несмотря на холод, не хотелось спускаться в блиндаж, все обнимались, радовались, мальчишки стали пихать, догонять друг друга.

На третий день к нам приехал папа. На попутном военном грузовике в углу кузова, он закутал нас своей шинелью и мы вернулись домой.

Папе долго пришлось лечить нас от чесотки, цинги и фурункулов. На всю жизнь в памяти остались серный запах и привкус голубой «водички» для полоскания рта .

И началось знакомое для многих детство военного времени, которое не вспомнить без слез. Всю жизнь живет во мне порок — зависть к тем, кто не видел войны.

София Аланская

Архив
«»
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
18192021222324
25262728293031
       
   1234
26272829   
       
    123
45678910
       
  12345
6789101112
13141516171819
27282930   
       
      1
9101112131415
3031     
    123
45678910
18192021222324
       
 123456
78910111213
28293031   
       
     12
3456789
10111213141516
24252627282930
31      
   1234
567891011
12131415161718
       
891011121314
15161718192021
293031    
       
     12
       
  12345
6789101112
       
  12345
2728     
       
      1
2345678
3031     
   1234
567891011
       
 123456
282930    
       
     12
10111213141516
31      
   1234
567891011
       
293031    
       
    123
45678910
18192021222324
       
  12345
27282930   
       
      1
2345678
9101112131415
3031     
    123
       
28293031   
       
28      
       
      1
2345678
9101112131415
23242526272829
3031     
   1234
567891011
19202122232425
262728293031 
       
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
282930    
       
     12
24252627282930
31      
       
       
    123
25262728   
       
   1234
262728    
       
  12345
2728     
       
 123456
78910111213
282930    
       
   1234
       
  12345
27282930   
       
      1
3031     
29      
       
     12
3456789
10111213141516
31      
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
2728293031